Марлен Инсаров
Китай: от буржуазной революции к революции пролетарской
Скачать/открыть (rtf): первая и вторая части
Одним из признаков низкого уровня классовой самостоятельности китайского пролетариата был тот факт, что “основную роль в руководстве китайским рабочим движением играли интеллигенты – коммунисты, которых партия направила на профсоюзную работу” (34, с.482), прежде всего Дэн Чжунся, Ли Лисань и Лю Шаоци (там же).
При всей реакционности интеллигентофобии и рабочизма нужно помнить, что толпа несознательных рабочих, ведомая интеллигентским пастырем (как и пастырем из бывших рабочих) является чем угодно, но не освободительным движением пролетариата, движением, которое, конечно, включает в себя и порвавших с буржуазным миром интеллигентов, но не как пастырей и поводырей, а как равных товарищей. Сила большевиков заключалась не в Ленине, Зиновьеве, Бухарине и еще 2 – 3 десятках писучих интеллигентов, а в нескольких тысячах передовых рабочих – большевиков – лучших борцах своего класса, хотя Ленин, Зиновьев и Бухарин, из – за своей писучести и говорливости запомнились истории куда больше, чем Каюров или Шляпников. На самом деле вся сила Ленина состояла в том, что он умел формулировать то, что чувствовали передовые рабочие – большевики (в иллюстрацию можно привести прелестные воспоминания В. Каюрова, как он и Ленин в 1918г. одновременно додумались до идеи продразверстки).
Китайская Компартия, несмотря на все усилия, так и не укоренилась достаточно в рабочем классе – как из – за большей отсталости последнего сравнительно с российским пролетариатом, так даже из – за нехватки времени. Из руководящего ядра КПК к кадровым пролетариям относился, пожалуй, только матрос Су Чжаочжэнь. Партия так и не достигла внутри себя органического слияния рабочих и интеллигентов и делилась на 2 этажа: наверху – интеллигентское руководство, разделенное на группировки – объединяющим принципом в которых, для полного счастья, служила даже не идейная близость, а всевозможные личные причины, - группировки, удерживаемые в определенных пределах только авторитарной дисциплиной; внизу же – рабочие, по словам представителя коминтерна на Шестом съезде КПК в 1928г. понимавшие дело так, что “партия – предприниматель, а рабочий – это рабочий, которому партия платит жалование и отдает приказы” (23, с. 62. Для понимания внутренней природы КПК данного периода эта книжечка А. В. Панцова представляет немалый интерес).
Подчиненность пролетариата “антиимпериалистической борьбе” китайской буржуазии имела еще одно – и самое главное – последствие. Она делала невозможным блок пролетариата с крестьянством в революции и тем самым – гегемонию пролетариата в революции.
Для китайского рабочего, работавшего на фабрике иностранного капиталиста или даже на фабрике китайского капиталиста, но видевшего на городском саду вывеску “Собакам и китайцам вход воспрещен”, иностранный империализм был непосредственным очевидным врагом. Для крестьянина, особенно для крестьянина китайской глубинки, иностранные империалисты были абстрактными “заморскими дьяволами”, а реальным, во плоти и крови, врагом, был патриотический шэньши, вкладывавший толику средств, содранных с крестьянина, в развитие национальной промышленности, и иногда имевший сына – офицера Народно – революционной армии, толкавшего непонятные для крестьянина речи о борьбе с мировым империализмом. Как пишет Делюсин, “…происходившие в то время крестьянские мятежи проходили под лозунгами не национальными, а социально – экономическими. Крестьяне требовали не изгнания империалистов, а снижения арендной платы... Кресьянство не проявляло горячего стремления участвовать в национальной революции и даже, по мнению отдельных коммунистов, враждебно относилось к ней. Ведь война увеличивала и без того тяжелое бремя крестьян… Гоминьдановцы, как правые, так и левые, хотели, чтобы крестьянство кормило национальную революцию, не получая ничего взамен. Крестьяне же [из-за упорного антипатриотичекого материализма – М.И. ] не хотели работать даром даже на революцию”. (4, сс. 93, 123, 149).
Для китайского буржуа, тесно связанного с землевладением, революция должна была быть “антиимпериалистической” революцией, революцией, которая выгонит могущественных заморских конкурентов и предоставит весь прибавочный труд китайских рабочих и крестьян в распоряжение их отечественных хозяев. Для китайского крестьянина революция имела смысл, лишь если бы она стала бы антифеодальной революцией, уничтожением шэньши, не взирая на их высокий патриотизм и связи с китайской буржуазией. Китайские “коммунисты”, более близкие к патриотическим буржуа и даже к патриотическим землевладельцам, чем к грубо – материалистическим крестьянам, не желавшим “бесплатно работать на революцию”, “на первый план выдвигали антиимпериалистические, а не антифеодальные задачи революции” (4, с. 64) и если и создавали крестьянские союзы, то “для борьбы с врагами национальной революции, а не для борьбы с помещиками” (4, с. 135). А “китайский пролетариат не был достаточно силен, чтобы даже повлиять на партию, выступавшую от его имени” (4, с. 200).
Могла ли стать авангардом буржуазной революции сама китайская буржуазия?
Еще китайские “коммунисты” 1920-х годов рассматривали китайскую буржуазию как ничтожную силу по сравнению с иностранным империализмом, с одной стороны, китайским пролетариатом, с другой, силу, чуть ли даже не лишенную самостоятельных классовых интересов, во всяком случае, не осознающую их и не умеющую их активно отстаивать. Эту якобы глупую и бессильную китайскую буржуазию лидеры Советского Союза, Коминтерна и КПК надеялись водить на веревочке, между тем как на самом деле “в то время как Компартия строила планы использования буржуазии, военно – политическая верхушка Гоминьдана уже использовала коммунистов в своих интересах, одновременно сдерживая и контролируя их деятельность” (4, сс. 199 – 200).
Была ли китайская буржуазия революционным классом? И было ли ее поведение в буржуазной революции некой национальной особенностью или же являлось общим с политикой в буржуазной революции буржуазии других стран?
Как уже говорилось выше, китайская буржуазия была заинтересована в “антиимпериалистической” революции, которая заставила бы ее западных конкурентов если и не уйти совсем из Китая (что представляло собой недостижимый идеал), то во всяком случае сильно потесниться. Точно так же китайская буржуазия была заинтересована в объединении Китая, после 1911г. распавшегося на фактичеки самостоятельные владения князьков – дуцзюней, чьи беспрерывные войны и поборы сильно мешали нормальному ходу капиталистического бизнеса.
В чем китайская буржуазия никак не была заинтересована – так это в радикальной аграрной революции, в уничтожении феодального землевладения – как в силу своего переплетения с последним, так и из страха, что за посягательством на феодальную собственность последует посягательство на собственность буржуазную.
Такая позиция китайской буржуазии не представляла никакой китайской или даже восточной специфики – в отличие от того, что думают троцкисты, для которых буржуазия была революционной в буржуазных революциях на Западе, но нереволюционной в революциях (каких?) на Востоке. Это поведение было общим поведением крупной и средней буржуазии во всякой буржуазной революции. Буржуазия, как собственнический и привилегированный класс, старалась, уничтожив от старого порядка столько, сколько ей необходимо было уничтожить, сохранить от него столько, сколько можно было сохранить. Это характеризовало поведение крупной буржуазии даже в столь радикальной буржуазной революции, как Великая Французская революция, которая стала столь великой и радикальной не из – за мнимого радикализма крупной буржуазии, не желавшей идти дальше конституционной монархии, но из – за высокой степени классовой самостоятельности плебейства – пролетариата и полупролетариата.
При этом нельзя забывать о разнородности буржуазии, различные группы которой расходились в том, насколько далеко были готовы идти в борьбе с феодализмом. Так, в Великой французской революции высшая финансовая буржуазия, тесно связанная с аристократией, политическими представителями которой были фейяны, строго не хотела выходить за пределы конституционной монархии и сочла революцию законченной после 14 июля 1789г. Крупная торговая буржуазия юга и юго - запада Франции, чьи интересы отстаивали жирондисты, готова была идти несколько дальше – до олигархической республики. Средняя и мелкая буржуазия, а также новая крупная буржуазия, разбогатевшая во время революции (на спекуляциях конфискованной у церковью землей, поставках в армию и т.п.) была готова идти еще дальше – вплоть до уничтожения феодального землевладения – и заключить союз – временный и непрочный – с плебейством. Выразителями интересов и настроений этих групп буржуазии были якобинцы.
Необходимость дифференциировать поведение в буржуазной революции разных отрядов буржуазии станет ясна на примере китайской революции 1946 – 1949гг., когда неолигархическая китайская буржуазия поддержала КПК против Гоминьдана. О причинах этого мы скажем дальше.
Китайская буржуазия, на костях и крови рабочих и крестьян, достигла немалой части своих целей в революции 1925 – 1927гг. Иностранные империалисты должны были серьезно потесниться, и часть дуцзюней (хотя далеко не все) изгнана. Но до осуществления капиталистической трансформации Китая было еще далеко, и буржуазная революция отнюдь не закончилась. ..
Общая расстановка социальных классов в Китае совершенно не зависела от ВКП(б) и Коминтерна, которые не были виновниками слабости ни китайского пролетариата, ни китайского “коммунистического” движения, которое не дотягивало даже до революционного народничества, и вожди которого, Чэнь Дусю и Ли Дачжао пребывали где – то на уровне Герцена и Белинского. Праздным занятием было бы измышлять, через какую драматическую интригу классовая борьба в Китае в конечном счете пришла бы к тому же самому результату, не будь на земле СССР и Коминтерна. В реальной истории – единственной, которую мы знаем, именно вмешательство СССР и Коминтерна, подчинивших Компартию Китая Гоминьдану, свело между собой протагонистов китайской трагедии и открыло возможности путь к реализации в действительность. Детерминизм и фатализм марксизма не превращают пролетарских революционеров, теорией которых является марксизм, в хладнокровных наблюдателей, равнодушно внимающих добру и злу. Мы боремся не за внеисторическую справедливость, а за освобождение пролетариата, и хотя классовые враги, предатели и ядовитые змеи не виноваты, что они такие, , уничтожить их все равно придется – не за их моральную вину, а чтобы не преграждали дорогу.
Если и можно считать, что путь к катастрофе начался с серии ошибок, совершенных Коминтерном (таких, как ошибка Сневлиета, первым предложившего идею о вступлении КПК в Гоминьдан), то сохранение и закрепление данной политики не может быть объяснено субъективными ошибками, но классовыми интересами московской госбуржуазии. Об этом мы уже говорили выше.
Идея о вхождении КПК в Гоминьдан, выдвинутая Коминтерном, столкнулась с упорным сопротивлением как КПК, так и руководства Гоминьдана. “Только в результате настойчивых советов со стороны представителей Коминтерна Чэнь Дусю и другие руководители КПК постепенно смирились [!!!!] c необходимостью установления сотрудничества с Гоминьданом. .. Также пришлось долго уговаривать Сунь Ятсена. Когда Маринг [псевдоним Сневлиета – М.И.] впервые заговорил об этом [т.е. о вхождении коммунистов в Гоминьдан – М.И.] с Сунь Ятсеном, тот категорически отверг это предложение” (4, с.54).
В конце концов Сунь Ятсен все же согласился принять в Гоминьдан коммунистов, которых он “надеялся использовать как посредников в связях с Москвой. КПК в то время еще не приобрела авторитета среди рабочих и крестьян страны и не пользовалась на практике их поддержкой. Ее политическое значение в глазах Гоминьдана определялась лишь наличием у нее прочных связей с Советски Союзом и Коминтерном. Принятие ее в Гоминьдан было своеобразной платой за помощь, которую он надеялся получить от Советского Союза. Союз с КПК Сунь Ятсен и другие лидеры Гоминьдана рассматривали не как равноправное сотрудничество, а как полное подчинение КПК руководству Гоминьдана” (4, с.55).
Впрочем, в лице “коммунистов” Гоминьдан получил намного больше, чем только посредников в связях с Москвой, посредников, нужных ему как собаке пятая нога. На самом деле “коммунисты” стали самоотверженными, энергичными и бескорыстными вербовщиками пролетариата и крестьянства на службу “национальной революции”, т.е. китайским помещикам и буржуазии, неоценимым орудием подчинения пролетарского и крестьянского движения буржуазно – помещичьей партии – Гоминьдану.
Если бы самоотверженый энтузиазм, с которым активисты КПК организовывали рабочих и крестьян – подчиняя их Гоминьдану – служил бы самостоятельной классовой организации рабочих и крестьян, результаты были бы совсем иными…Пэн Бай, пожалуй, самая привлекательная фигура в КПК 1920 – х гг., сын богатого помещика, упорной и неотступающей работой, после непонимания и насмешек (“Чего нашему барчуку надо? Наверно, умом тронулся?”) сумевший завоевать доверие крестьян до такой степени, что они считали его очередным воплощением Будды (18, с.48), а гоминьдановцы прозывали его не иначе, как “великим царем крестьян” (4, с. 66) и накануне казни в предсмертной записке из гоминьдановского застенка предлагавший восстановить в КПК только что в 1929г. исключенных из нее троцкистов (см.7, русский перевод книги Г. Исаакса) – Пэн Бай если и не был большевиком, то революционным народником был точно. Беда в том, что его усилия, усилия сотен и тысяч активистов КПК, из-за ее общей политики, подчиняли поднимавшихся на борьбу рабочих и крестьян их эксплуататорам, а когда эта политика претерпела крутой поворот, было уже слишком поздно.
Одним из основных аргументов в пользу вхождения КПК в Гоминьдан было то, что будто бы у нее, в силу ее крайней слабости, просто не было другого выхода, если только она хотела из пропагандистской группы превратиться в политическую силу. Слабость КПК в начале 1920-х гг. не подлежит сомнениям. Вопрос в том, намного ли сильнее был тогда Гоминьдан.
До его реорганизации в 1923 – 1924гг. с незаменимой поддержкой советских и китайских коммунистов Гоминьдан представлял собой коалицию разношерстных элементов – от буржуазных революционеров вроде Ляо Чжункая до гуандунских милитаристов – коалицию, с величайшим трудом удерживаемую от распада усилиями и личным авторитетом Сунь Ятсена и не имевшую ни силы, ни авторитета за пределами провинции Гуандун. Главной партией китайских имущих классов сумевшей подчинить своему контролю классы неимущие, Гоминьдан стал единственно и исключительно трудами КПК и Коминтерна.
Со всей самоотверженностью и энтузиазмом активисты молодой КПК бросились в работу по организации рабочего и крестьянского движения. Но т.к. “коммунисты в сельской местности выступали, как правило, от имени Гоминьдана” (4, с.166), а в городах отстаивали союз с китайской буржуазией во имя национальной революции, все результаты этой работы доставались Гоминьдану, и работа по организации крестьянства и пролетариата в конечном итоге оборачивалась против крестьянства и пролетариата, содействуя их подчинению китайской буржуазии.
По словам одного советского историка, который, скорее всего, сам не понял, что он говорит: “В работе по развертыванию движения народных масс Ляо Чжункай тесно сотрудничал с членами КПК. Сферы их деятельности были строго ограничены. Левые [гоминьдановцы – М.И.] во главе с Ляо Чжункаем осуществляли общее руководство…Функции коммунистов сводились к ежедневной черновой работе…” (27, с.76).
Итогом “ежедневной черновой работы”, которую китайские мелкобуржуазные демократы, называвшие себя коммунистами, проводили в пользу китайских помещиков и буржуазии, стало то, что когда последние сочли свои цели в революции в основном достигнутыми и начали беспощадным террором усмирять рабочих и крестьян, то “Рабочие не только не были вооружены и организованы для отпора контрреволюционному наступлению гоминьдана, но и не были готовы к этому психологически…Коммунисты, организуя в годы революционного подъема рабочих под флагом Гоминьдана, тем самым создавали последнему революционную славу. Многие рабочие не понимали разницы между КПК и Гоминьданом”. (1, сс. 28 – 29).
Став с помощью СССРовских советников централизованной и дисциплинированной партией, поставив с помощью китайских “коммунистов” под свой контроль рабочее и крестьянское движение, получив от СССР современное оружие и создав с помощью СССР сравнительно современную армию, Гоминьдан смог в середине 1926г. начать вожделенный Северный поход, с помощью которого должна была быть реализована мечта китайской буржуазии – уничтожение власти местных князьков – дуцзюней и объединение Китая. Сам по себе Северный поход был обыкновенным военным предприятием – весьма успешным военным предприятием. Как пишет Делюсин, “Население районов, очищенных от северных милитаристов, было освобождено из – под власти одних генералов другими генералами (а зачастую и генералы остались прежними) [только признали верховную власть Гоминьдана – М.И.]. В народных массах не возникло чувство собственной силы, сознание того, что они были вершителями перемен. Они продолжали по – прежнему ощущать свою зависимость от власти (военной или гражданской), стоявшей над ними” (4, с. 235).
Однако, независимо от намерений гоминьдановских генералов, война подтолкнула революцию. Драка между собой господ ослабила их контроль над рабами и развязала рабам руки. Гоминьдановцы, стремясь ослабить своих противников, волей – неволей должны были по крайней мере с благожелательным нейтралитетом относиться к крестьянскому движению на территориях, контролируемых последними, а выбив этих противников с их территорий, не успевали там сразу установить свой собственный всесторонний контроль. Власть зашаталась, и сразу же крестьянское движение хлынуло бурным потоком, достинув в апогее – в апреле – июле 1927гг. в провинциях Хунань и Хубэй уровня настоящей крестьянской войны, беспощадного аграрного террора.
Тут – то буржуазно – помещичий Гоминьдан и понял, что враг – не справа, а слева. Ведь “Многие деятели Гоминьдана сами жили за счет ренты, получаемой с земли, и осуществление аграрной революции затрагивало их интересы” (5, с. 39). Аналогично феодальными землевладельцами были в большинстве своем и гоминьдановские генералы.
После нескольких неудачных восстаний рабочие Шанхая захватили город, но, веря в “национальную революцию” и ее вождя – Чан Кайши – преподнесли ему Шанхай на блюдечке. Чан Кайши, в благодарность, лишь только накопил силы, через 2 недели учинил безжалостную резню верившим в него шанхайским пролетариям. После этого переворота в апреле 1927г. советские и китайские “коммунисты” перенесли свои упования на конкурировавшее с Чан Кайши левогоминьдановское правительство в г. Ухане, контролировавшее провинции Хунань и Хубэй, те самые, где крестьянская война достигла наибольшей силы. Вместо того, чтобы возглавить эту войну, свергнуть буржуазно – помещичью власть Гоминьдана, установить революционно – демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства, злосчастные герои “национальной революции”, мелкобуржуазные демократы из КПК, под руководством своих СССРовских наставников, сдерживали и осуждали крестьянские “эксцессы”, вслед за уханьскими гоминьдановцами именуя восставших против векового гнета крестьян "агентами Чан Кайши” (4, с.305).
Но попытки надеть на бунтующих крестьян и бастующих рабочих узду мирными средствами были безуспешны. Бунтующими крестьянами и восстающими рабочими двигала не “коммунистическая пропаганда”, а желание есть и не гнуть спину. Чтобы загнать восставших рабов на старую каторгу, недостаточно было речей гоминьдановских и “коммунистических” вождей, требовались более серьезные средства – средства беспощадного белого террора. После некоторой растерянности и головокружения “левый Гоминьдан” сделал свой выбор. 15 июля КПК была окончательно запрещена в Ухане – несмотря на все свои старания быть хорошей и буржуинской, несмотря на усилия “коммунистического” министра земледелия в Уханьском правительстве по обузданию крестьянского движения и несмотря на добровольную сдачу оружия рабочими пикетами по приказу КПК. Воцарился белый террор.
Делюсин, бывший консультант Отдела ЦК КПСС по связям с “коммунистическими” партиями “социалистических” стран, чьи книги все же являются лучшими в СССРовской литературе о революции 1925 – 1927гг., упрекает КПК, у которой иногда прорывались грозные звуки, не сопровождавшиеся грозными делами, а потому пугавшие, но не запугивавшие, что она была все же чрезмерно радикальна, и когда в Ухане после переворота Чан Кайши нужно было “либо идти на пролом, либо идти на компромисс” (4, с.265), она не сделала ни того, ни другого, а потому и была разбита.
Чего – чего, а готовности “идти на компромисс” у КПК было предостаточно. Но компромисс оказался невозможным. Когда поднялся класс на класс, утопией являются все надежды примирить и согласовать их интересы посредством хитроумных сделок. Между имущими, желающими по – прежнему наживаться на чужом труде, и неимущими, восставшими, чтобы отстоять свой труд от посягательств имущих, нет и не может быть тогда компромиссов. Исход борьбы между ними может быть решен только перевесом силы, новое общественное равновесие может быть установлено только диктатурой одной из сторон. Жалкие люди, желающие замазать эту борьбу, уговаривая обездоленных и угнетенных умерить свои требования и пойти на компромисс (почему – то эти добрые люди никогда не обращаются с такими уговорами к богатым и властным) - все эти жалкие люди только опьяняют угнетенных примиренческими фразами и подводят их, опьяненных, под топор угнетателей. Искренний защитник трудящихся классов, видя неизбежность смертельной борьбы и диктатуры, должен содействовать организации силы угнетенных и установлению их диктатуры, которая, при всех своих “эксцессах”, будет куда гуманнее хладнокровного террора собственнических классов.
320 тысяч рабочих, крестьян и левых интеллигентов были казнены гоминьдановцами только с апреля 1927г. до июня 1928г. (1, с.17). Палач с мечом, рубящий головы прямо посреди уличной толчеи, под надежной охраной солдат, стал обычной фигурой на улицах китайских городов. Несмотря на сладкое национальное пение КПК, китайская буржуазия увидела в рабочих стачках и крестьянских бунтах страшный призрак коммунистической революции, и пыталась забыть об этом призраке, опьяняясь пролетарской кровью.
То, что последовало дальше, история трансформации КПК из партии, не без успеха пытавшейся укорениться в рабочем классе и – без успеха – пытавшейся быть марксистской партией, в партию крестьянской войны и буржуазной модернизации, являлось событием, фатальность которого можно было предсказать, но нельзя было изменить. Русская государственная буржуазия, проиграв войну с западным империализмом в союзе с Гоминьданом, решила повести эту войну и против Гоминьдана, тем более, что за такой резкий поворот платить бы ей пришлось только чужими головами. Китайские “коммунисты” – а равным образом революционные рабочие и крестьяне, в свою очередь, не могли не солидаризоваться с таким поворотом – если не хотели быть покорными баранами, без сопротивления идущими на бойню. На гоминьдановский террор они не могли не ответить восстаниями и террором, не могли не попытаться переиграть уже проигранную революцию. Господство тотального террора в городах, раздавленность и апатия городского пролетариата толкали “коммунистов” в деревню – вооруженная партизанская война стала для них единственным средством самосохранения. В свою очередь, эта вооруженная партизанская война усиливала гоминьдановский террор и изоляцию “коммунистов” от рабочего класса. Итогом стало перерождение партии.
Исчезновение старого, революционного (хотя и в буржуазном смысле) пролетариата 1919 – 1927гг. и замена его новым сырым классом в себе были следствием как гоминьдановского террора, так и экономических процессов. Как уже говорилось выше, от белого террора только с апреля 1927г. по июнь 1928г. погибло 320 тыс. революционеров, а белый террор отнюдь не прекратился в июне 1928г. Разумеется, среди казненных гоминьдановскими палачами пролетариев были не штрейкбрехеры и хозяйские лизоблюды, а наиболее мужественные и сознательные борцы своего класса. Тем, кто не желал склонить голову, ее рубили, остальными овладевал страх. Как отмечает Т.Н. Акатова, в 1927 – 1937гг. произошло “ухудшение” качественного состава рабочего класса (1, с.5), вызванное как гибелью его передовых борцов, так и огромной безработицей, свирепствовавшей в этот период. Когда экономический кризис сменился экономическим подъемом, продолжавшимся и в период антияпонской войны 1937 – 1945гг., этот подъем создал новый рабочий класс, который состоял в подавляющем большинстве своем – как на созданных Японией предприятиях тяжелой промышленности в Манчжурии, так и на в основном мелких предприятиях гоминьдановских районов (Северо – Западный Китай, где в это время базировалась КПК, был самым отсталым, аграрным районом) – из только что пришедших из деревни рабочих, лишенных опыта классовой борьбы даже в масштабе, накопленном китайскими пролетариями к 1927г. Ему все предстояло все учить заново, и в борьбе КПК и Гоминьдана в 1940-е годы он был только любопытствующим зрителем.
В условиях страшного белого террора и полицейского контроля в городах, раздавленности пролетариата как этим террором, так и экономической депрессией попытки троцкистов и лочжанлуновцев придать пролетарский характер коммунистическим группам, сохранить связь с рабочим классом, признав факт поражения революция и сконцентрировавшись на борьбе за защиту непосредственных экономических интересов рабочих, эти попытки, при всей их привлекательности, были обречены на неудачу – что и показала как история троцкистских групп, так и трагическая история возглавленной Ло Чжанлуном оппозиции в КПК.
Эта оппозиция последней группы активистов КПК, сохранявшей связь с рабочим классом (в Шанхае), в 1930-1931гг. выступила против нелепого путчизма тогдашнего лидера КПК Ли Лисаня (последний принял за чистую монету заявления вождей Коминтерна о том, что с Великой Депрессией пробил последний час капитализма, но, превращенный в козла отпущения, сразу покаялся). Ло Чжанлун, Хэ Мэнсюн и их товарищи требовали проведения нового съезда партии, признания факта поражения революции, отказа от “Советов” и “Красной армии” и концентрации сил на экономической борьбе рабочих. Исключенные из КПК, они организовали свою конференцию, во время которой все ее 23 делегата были арестованы гоминьдановской полицией и сразу расстреляны. По упорно ходившим в КПК слухам они были выданы полиции ставленником Москвы в рядах партии, Ван Мином (см. 7).
История троцкистского движения в Китае отличалась большей продолжительностью и масштабом.
Первыми китайскими троцкистами стали некоторые студенты Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) в Москве еще в 1927г. Высланные обратно в Китай (те, троцкистские настроения которых стали известны) или вернувшиеся туда по партийной линии и проявившие себя троцкистами уже в Китае, они образовали 3 троцкистские группы, разногласия которых сводились больше к личным склокам. Вскоре, в 1929г. с работами Левой Оппозиции знакомится и о солидарности с ней заявляет основатель КПК Чэнь Дусю, изображаемый к тому времени партийным официозом как главный виновник поражения революции. Он и его товарищи (Пэн Шучжи, Чжэнь Шаолинь и др.) исключаются за это из КПК и создают 4-ю троцкистскую группу.
В 1931г. происходит успешная объединительная конференция этих троцкистских групп, но сразу после нее почти все ее участники арестованы. Происходит страшный разгром, некоторые из арестованных, не выдержав чудовищных пыток, выдают всех, кого могут. На свободе остается лишь небольшое количество активистов, включая Чэнь Дусю, который, однако, арестован в следующем году. На суде он держался как мужественный и бескомпромиссный буржуазный демократ, и обвинение в планах разрушить китайское государство отбивал тем, что “государство – это общность территории, населения, суверенитета” (37, р. 99), поэтому его разрушают те, кто собирается капитулировать перед Японией.
Когда в 1937г. был восстановлен союз КПК и Гоминьдана, одним из условий которого было освобождение арестованных коммунистов, гоминьдановские вожди решили запустить новоиспеченным союзникам ежа за пазуху и освободили заодно и троцкистов, сделав вид, будто не знают, что последние давно уже исключены из КПК. Чэнь Дусю после этого отходит от троцкистского движения и фактически возвращается на позиции радикальной буржуазной демократии, троцкистское же движение, разделенное на несколько групп, продолжает борьбу.
В этот период антияпонской войны некоторые из них пытались вести свою войну. В Гуандуне рабочий – троцкист Чэн Чжонси организовал партизанский отряд, в Шаньдуне партизанский отряд в 3 тысячи человек организовали бывший ученик КУТВа Ван Чанго и его жена Чжан Санджи. Первый отряд был разбит японцами, второй – маоистами (35, рр. 700 – 701). Маоизм был куда более подходящей идеологией для крестьянского партизанского движения, чем троцкизм.
Троцкистская группа во главе с Ван Фаньси, в отличие от большинства троцкистов, “критически поддерживавших” правительство Чан Кайши в войне с Японией, решила, что после вступления США в войну эта последняя приобрела империалистический характер со всех сторон, т.к. правительство Чан Кайши является лишь марионеткой американского империализма (37, р.38). Тем самым группа Ван Фаньси приблизилась к Рабочей Партии США – левому отколу от троцкизма во главе с Максом Шахтманом. Как и Шахтман, Ван Фаньси сперва считал установившийся в Китае в 1949г. строй “бюрократическим коллективизмом”. Потом он, правда, вернулся на ортодоксально – троцкистские позиции. Ван Фаньси умер в Лондоне в декабре 2002г. в возрасте 95 лет, до конца жизни считая себя марксистом и революционером. Так же очень долгую жизнь прожил и сохранил верность своим убеждениям Чжэн Шаолинь. В отличие от Ван Фаньси, накануне прихода КПК к власти уехавшего в Гонконг (и депортированного оттуда в Макао), он остался в Китае, вместе с другими троцкистами был арестован в 1952г. и провел 27 лет в маоистских тюрьмах.
При всем уважении к троцкистам первого призыва, когда троцкизм оставался еще революционной оппозицией сталинизму, а не превратился в его охвостье, их обреченность бросается в глаза. Они появились в Китае на 8 лет поздно или на 75 лет рано. Если бы политика КПК с самого начала была политикой отстаивания классовой независимости пролетариата и гегемонии его в буржуазной революции, тогда вся революция 1925 – 27гг. развивалась бы по- иному. Но этого “бы” не было – и быть не могло. Теперь же, после поражения революции, троцкисты пытались быть партией пролетариата, когда пролетариат на долгие десятилетия сошел с политической сцены. Они не видели фатальность данной ситуации, не могли видеть и не могли поверить в нее, и потому пытались исправить дело безудержным тактицизмом, надеясь, что раздавленный старый пролетариат и новорожденный пролетариат новый можно поднять на борьбу, если придумать похитрее лозунги и тактику. Кончился такой тактицизм “критической поддержкой” Чан Кайши в войне с Японией, не говоря уже о “безоговорочной защите СССР”.
В конце 20-х – начале 30-х годов образцом таких хитроумных лозунгов был лозунг Учредительного собрания. Дэн Яньда, редкостный в Китае честный мелкобуржуазный революционер, не входивший в КПК и казненный в 1931г. гоминьдановскими палачами, недоумевал, почему троцкисты, выступающие в Китае за социалистическую революцию, выдвигают лозунг Учредительного собрания, а сталинисты, выступающие за революцию буржуазную, выдвигают лозунг Советов (42). Как и подобает мелкобуржуазному демократу, он не понимал всей софистической изощренности гегелевой диалектики – и признаемся, что такое непонимание нам куда милей, чем хитроумие приверженцев казуистики Гегеля, Сталина и Мао…
Рассмотрим подробнее эволюцию КПК и ее отношения с крестьянством.
Крестьянство как класс в силу самих условий своей жизни способно к самоорганизации только на уровне своего села, самое большее – нескольких соседних сел. Именно масштаб в несколько сел был предело для самых органических, т.е. не связанных с другими общественными группами, крестьянских движений. Крестьянские войны, охватывающие обширные районы, были невозможны без руководящего участия в них представителей более подвижных и инициативных групп. Так, масштабы, продолжительность и первоначальные военные успехи крестьянских войн на Украине и в России, отличающихся этими качествами от своих аналогов в Западной Европе, объясняются руководящим участием в них казачества. По словам Малухина, “История антифеодальных войн в Китае говорит о том, что крестьянство выступало, как правило, не по собственной инициативе, его выступлениями руководили не только крестьяне, да и сами выступления по характеру и целенаправленности были не только крестьянскими. Так, в восстании Ли Цычена наиболее активными повстанцами были выходцы из городских низов, беглые солдаты, опальные люди и безземельные изгои феодального общества, обычно покидавшие родные места и укрывавшиеся в горах. Крестьяне же восставали только с приходом повстанческих войск” (17, сс. 37 – 38).
Не стало исключением и “коммунистическое” партизанское движение 1927 – 1929гг.: “Особенностью этой борьбы являлось то, что крестьянство в целом оставалось политически пассивным, инертным. Оно не превращалось в самостоятельную, самодеятельную политическую силу, способную полностью осознавать, сформулировать и отстаивать свои интересы. Выразителем его интересов была КПК, которая вела за собой крестьянские массы данной местности постольку, поскольку она обладала властью, опирающейся на вооруженные отряды… Китайское крестьянство в целом еще не достигло такой степени политического классового сознания, чтобы выступить в качестве активного фактора революционного процесса” (5, сс. 213 – 214).
Соответственно неумолимой логике разделения труда, руководящий слой – организатор крестьянства, сперва его представлявший, вскоре должен был его подавлять, стать его эксплуататором. История 90 лет, казалось, прошла напрасно, история попыток разных классов осуществить модернизацию Китая, вернулась к тому же, с чего началась, и Мао Цзедун всего лишь осуществил то, в чем потерпели неудачу лидеры тайпинов.
Но на самом деле 90 лет протекли недаром, и капиталистическая трансформация Китая зашла к эпохе Мао Цзедуна намного дальше, чем в эпоху тайпинов. Руководство тайпинов очень скоро стало классом новых феодалов, аппарат же КПК стал ядром класса государственной буржуазии, класса, которому предстояло завершить капиталистическое преобразование Китая.
Конфискуя в “советских районах” землю шэньши и деля ее между крестьянами, КПК не только не уничтожила капиталистическую эксплуатацию, но и подтолкнуло рост последней, содействовало развитию товарных отношений (подробнее см. 7). Как партия нового эксплуататорского слоя, она пожертвовала крестьянскими интересами, отказавшись в середине 1930-х гг. от конфискации кулацкой, а вскоре и помещичьей земли (но не вернула уже конфискованные земли, чтобы не оттолкнуть крестьян!), дабы привлечь на свою сторону кулаков и шэньши в борьбе против таких конкурентов в деле эксплуатации крестьянского труда, как японский империализм и чанкайшистское правительство (примирение с последним в 1937г. было лишь перемирием).
Если этот правящий слой, ставший ядром класса новой государственной буржуазии, смог одержать верх над гоминьдановской государственной буржуазией и взять власть, то это было в том числе и потому, что он смог привлечь на свою сторону основную массу частной неолигархической буржуазии.
Гоминьдановский Китай был образцом государственного капитализма, не менее классическим, хотя и в другом роде, чем сталинский СССР. По подсчетам маоистских историков, пресловутые “4 семейства Китая” – главный объект маоистской критики – контролировали 70 – 80% промышленного капитала в Китае (8, с.544), при этом они, как и следует ожидать, были тесно связаны с государственной властью. Как пишет Меликсетов, гоминьдановское государство выступало “своеобразным единством власти и собственности, политики и экономики, базиса и надстройки” (20, с. 253), а гоминьдановское правительство было “совокупным капиталистом” (там же, с.258).
Мы уже видели, что первые современные промышленные предприятия в Китае строились в конце 19 – начале 20вв. на государственные средства высшими сановниками, которым фактически и принадлежали. Тесное сращивание и переплетение на ранних стадиях капитализма государства и капитала, огромная роль государства в процессе первоначального накопления капитала были свойственны не только восточному, но и западному капитализму. Глядя на всю историю мирового капитализма, мы увидим, что “свободно – конкурентный” капитализм Англии 19 века был не правилом, а исключением. Ему предшествовало активное участие государства в раннекапиталистической экономике, обычно именуемое меркантилизмом, за ним последовал империализм. Неравномерность развития мирового капитализма привела к тому, что отсталые страны вошли в фазу первоначального капиталистического накопления в то время, когда на Западе капитализм вступил уже в фазу империализма. Раннекапиталистическое сращивание государства и капитала в отсталых странах, совпав с их позднекапиталистическим сращиванием в передовых, усилилось во много раз.
Книга Меликсетова (20) дает множество примеров этого сращивания государства и капитала как в чанкайшистском Китае, так и в завоеванной японцами Манчжурии. Она убедительно показывает (хотя едва ли сам автор додумывал это до конца), что маоистско – дэнсяопиновский режим, далекий от того, чтобы быть продуктом коммунистической революции и ее вождем, всего лишь продолжил с большим успехом политику чанкайшистского режима и, в общем и целом, смог реализовать задачу, которую не выполнил последний – задачу капиталистического преобразования Китая.
Кроме того, из этой книги хорошо видно, до какой степени политика огосударствления была продиктована потребностями первоначального накопления капитала, независимо от того, божились ли проводившие ее режимы Лениным, Сунь Ятсеном или японскими богами – и до какой степени нелепо мнение сталинистов и троцкистов, что огосударствление само по себе содержит нечто “социалистическое” или “пролетарское”.
Так, “самое ультраправое крыло японской военщины” активно прибегало к “антикапиталистической демагогии” и пыталось даже осуществить “коллективизацию” манчжурской деревни, (20, сс. 110, 152 – 153), чему упорно сопротивлялось отсталое мелкособственническое крестьянство, сорвавшее эксперимент по насаждению императорского социализма. Подобным же образом прочанкайшистская фашистская партия в Китае – “синерубашечники” – отстаивали “полный государственный контроль над хозяйственной жизнью, глобальное правительственное планирование, национализацию земли и “государственный социализм”” (там же, с. 60). Сам Чан Кайши был сторонником “производственного кооперирования” (иначе говоря, “коллективизации”) деревни (там же, с.169). Губернатор Шанься Чн Сишань резко критиковал капитализм, мечтал о возрождении “древнего китайского социализма” и прводил меры радикального “первоначального бырократического накопления” (там же, сс. 101 – 107). Словом, если как в подъяпонском, так и в гоминьдановском Китае до “социализма” дело, пожалуй, не дошло (из – за сопротивления социалистическим попыткам японских генералов и китайских губернаторов со стороны реакционного мелкособственнического крестьянства и отстаивавшей частную собственность и рыночную конкуренцию…Компартии Китая), то “деформированное рабочее государство” и система “пролетарского бонапартизма”, пожалуй, были созданы. Но темный и малограмотный рабочий класс почему – то не признал в Чан Кайши и Ян Сишане своих родных, пролетарских Бонапартов.
То, чем на самом деле был этот “государственный социализм”, представляло собой режим чудовищного террора, коррупции и разложения, синтез старофеодальной мерзости и новокапиталистической гнусности. Коррупция стала “раковой опухолью китайской экономики” (20, сс. 114 – 115), правящая клика (даже не класс китайской буржуазии в целом) жирела, а народ пух и мер. Режим столь прогнил – при всей своей жестокости – что был обречен. Гоминьдан “создал тот аппарат государственного регулирования экономики”, который был заимствован КПК” (20, с. 269) и указал ей путь, но сам не мог пойти по этому пути государственно – капиталистического прогресса, будучи множеством нитей привязан к феодальному прошлому. КПК разрубила топором крестьянской революции все эти феодальные путы, выкорчевала с китайской земли ветхие феодальные пни и на освобожденной китайской земле стали бурно расти капиталистические побеги…
Неолигархической китайской буржуазии жилось довольно несладко при правлении Гоминьдана. И не случайно ее главная партия – созданная в 1941г. Демократическая лига Китая, как и другие буржуазно – демократические группы, после неудачи примиренческих позиций, поддержала в конце концов КПК против гоминьдана. Тем более КПК шла к власти не как партия государственного регулирования против свободной конкуренции, но напротив, как защитница частной инициативы против государственного зажима и “критиковала тогда Гоминьдан по сути с буржуазно – либеральных позиций” (20, с.181). Она выступала за “новодемократическую революцию в интересах 4-х классов” (рабочих, крестьян, мелкой буржуазии и национальной буржуазии). На VII съезде КПК (1945гю) Мао с заслуживающей уважения прямотой сказал, чем будет эта “новодемократическая революция” на самом деле: “Все мероприятия этой революции направлены не на уничтожение, а на охрану частной собственности. В результате этой революции будет расчищен путь для развития капитализма” (цит. по 20, с.180). Откровенность Мао продержалась недолго, сами потребности буржуазной революции приказывали окутывать ее в “пролетарски – коммунистическую” фразеологию, и данная фраза вошла только в китайское издание 1948г., а в последующих изданиях была изменена в совершенно ином смысле (см. там же).
Да, Мао говорил правду – пока не стал вынужден лицемерить. “Новодемократическая революция” – на самом деле старобуржуазная революция – выкорчевала с китайской земли древние феодальные пни и расчистила путь для развития капитализма. А, как повторял в свое время за Лениным Цюй Цюбо, “только в процессе развития капитализма может родиться социализм, только капитализм в состоянии создать техническую основу для социалистического обобществления средств производства, только капитализм способен породить многочисленный, сильный своей сознательностью революционный пролетариат” (33, с.200).
Но Великая китайская буржуазная революция не была буржуазной революцией того типа, который в свое время отстаивали большевики в России – она не была буржуазной революцией при гегемонии пролетариата, и увенчалась диктатурой класса новой государственной буржуазии, а не революционно - демократической диктатурой пролетариата и крестьянства. Только такая революционно – демократическая диктатура пролетариата и крестьянства (другими словами, диктатура пролетариата, не осуществляющая немедленный слом рыночной экономики) поставила бы во главу угла задачу мировой пролетарской революции, задачу содействия социалистической революции в передовых странах. А социалистическая революция в передовых странах, в свою очередь, облегчила бы и ускорила процесс прохождения Китаем сквозь муки капиталистического чистилища.
Этого не случилось – и трудящимся Китая предстояло быть “вываренными в фабричном котле”, подвергнуться всем адским мукам капиталистического прогресса.
Марксистский анализ подлинной истории маоистского Китая имел бы чрезвычайно большой интерес. Здесь он не может быть осуществлен - из – за нехватки фактического материала. Придется ограничиться беглыми указаниями на основные моменты.
Аграрная реформа 1950 – 51гг. довершила разгром феодального землевладения и дала землю крестьянам. Но, как уже говорилось, уничтожение феодального землевладения – это только первый шаг буржуазного переворота в деревне, 2-м необходимым шагом которого является уничтожение крестьянского земледелия, замена его капиталистическим земледелием. Эта вторая стадия буржуазного аграрного переворота не завершена в китайской деревне до сих пор.
Уничтожение олигархического капитализма 4-х семейств и феодального землевладения сами по себе означали мелкобуржуазное поравнение, шаг назад к мелкой частной собственности. Но этот шаг назад был абсолютно необходимой предпосылкой “большого скачка” вперед, нового тура концентрации капитала. Динамика развития капитализма и межимпериалистическая конкуренция неотвратимо влекли к этой концентрации – и что на свете могло противостоять им? В результате КПК, в 1940-е годы защищавшая свободу частной инициативы против государственной экономики Гоминьдана, в 1950-е годы должна была начать новый виток огосударствления. К середине 1950-х годов неолигархическая буржуазия была лишена своей свободной частной собственности.
Впрочем, она не осталась сильно в накладе и не имела поводов для большого недовольства “коммунистическим коварством”. Вместо свободного распоряжения своими капиталами, она получила стабильные 5% годовых и в большинстве случаев сохранила руководящие посты на принадлежащих ей прежде предприятиях, войдя, таким образом, в класс государственной буржуазии. В период культурной революции ей пришлось пережить нелегкие времена, но уже в 1979г. она получила обратно конфискованные в культурную революцию вклады и привилегии (повышенные оклады, руководящие должности и т.п.) (24, с.119).
Перед руководством КПК стояла все та же задача догоняющей капиталистической модернизации, которую предыдущие 100 лет друг за другом пытались решить – каждый в своих собственных интересах – классы и партии китайского общества. Как пишет Б.Т. Кулик, брежневский дипломат и партаппаратчик, которого Горбачев и Ельцин убедили в определенных достоинствах маоизма:
“отход от социалистического пути развития был бы равнозначен крушению целей преодоления экономической отсталости и возрождения Китая, поскольку руководители КПК исходили из того, что только социализм может спасти Китай, сделать его могучим и процветающим… на первом месте стояли задачи индустриализации. Собственно, социалистические преобразования рассматривались руководством КПК в первую очередь как предпосылка решения задачи индустриализации” (12, сс. 165 – 166, 134). Этот “социалистический путь развития” на деле был ничем иным, как капиталистической индустриализацией, процессом первоначального капиталистического накопления, а “социалистические преобразования”, под которыми Б.Т. Кулик, соответственно сталинистской традиции, понимает огосударствление, концентрацию экономических сил и средств в руках государства, являлись необходимой предпосылкой этого процесса первоначального накопления капитала.
В резолюции VIII съезда КПК (1956г.) говорилось: “В целях осуществления социалистической индустриализации весь народ должен подчинить текущие и личные интересы перспективным интересам и интересам коллектива, самоотверженно бороться, бережливо и экономно вести хозяйство, на базе развития производства и повышения производительности труда увеличивать накопления государственных резервов”. В “Тезисах о генеральной линии КПК”, принятых чуть раньше, в декабре 1953г., было сказано: “В период индустриализации необходимо прилагать большие усилия, нельзя не экономить на одежде и пище и не идти на лишения” (цит. по 12, сс. 167 – 168).
Крайняя распыленность средств производства, мельчайшие размеры крестьянского хозяйства, аграрное перенаселение, т.е. скопление в деревне огромного количества незанятых рук и голодных ртов, изобилие дешевой рабочей силы при нехватке капиталов – такую экономику создало историческое прошлое Китая. Поэтому по уровню централизации производства маоистский капитал отставал не только от передового капитализма США, но даже от отсталого капитализма СССР, а маоистская индустриализация отличалась от сталинистской. “Большой скачок” был попыткой использовать в интересах индустриализации это изобилие дешевой рабочей силы, создать своего рода подсобную промышленность (доменные печи на крестьянских дворах!!!). Неэффективность такой кустарной промышленности очевидна. Как опровержение либеральных схем, можно отметить,что при “большом скачке” были расширены права предприятий на использование прибылей, а при “урегулировании” после него, когда Мао фактически на время отошел от руководства, “произошло возвращение к схеме достаточно жестской централизации” (10, сс.191 – 192). В 1967 – 1976гг. сторонниками капиталистической централизации были “либералы” Чжоу Эньлай и Дэн Сяопин, ее противникми – активисты “культурной революции” (там же, сс. 193-194).
Если Мао в борьбе со своими противниками в руководстве КПК развязал “культурную революцию” и выпустил из бутылки джинна пролетарской борьбы, то не он этого джинна создал. Некоторые подробности о подлинном характере классовой борьбы в это время можно найти в статье Пита Брауна (см. 36).
В отличие от “красногвардейцев”, цзаофаней, сынков номенклатуры, считавших своими врагами остатки старой буржуазии, “молодые бунтари”, хунвэйбины, не зря внушавшие дикий ужас брежневским аппаратчикам и диссидентствующим интеллигентам, были лимитчиками, неквалифицированными рабочими, заводскими учениками и т.п. наиболее угнетенными слоями пролетариата. С разной степенью сознательности они боролись за пролетарское освобождение против класса государственной буржуазии. У некоторых из этих "“ультралевых” понимание реальных отношений достигало весьма высокого уровня, хотя и они сохраняли иллюзии в отношении лично Мао Цзедуна, что и послужило одной из причин их разгрома. В работе “Куда идет Китай?”, изданной наиболее известной ультралевой “группой”, Хунаньским Провинциальным Большим Пролетарским Революционным Союзным Комитетом, говорилось: “…класс “красных капиталистов” полностью стал упадочным классом, препятствующим прогрессу истории. Отношения между ним и народом в общем превратились из отношений между руководителями и руководимыми в отношения между правителями и управляемыми, между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Из отношений между равными революционерами они превратились в отношения между угнетателями и угнетенными. Специальные привилегии и высокая зарплата класса “красных капиталистов” основаны на эксплуатации и угнетении широких масс народа…
Здесь нет места для реформ или мирного перехода. Старая государственная машина должна быть полностью разрушена” (36).
Разгромив с помощью пролетарских и полупролетарских масс своих врагов в государственном аппарате, Мао подавил, опираясь на армию, это пролетарское движение. Лидеры Хунаньского комитета были арестованы или убиты (см. 36). Контрреволюционный поворот был осуществлен самим Мао Цзедуном вкупе с Линь Бяо и “бандой 4-х”, и Дэн Сяопин явился лишь довершителем этого переворота – точно так же, как термидорианцы лишь довершили контрреволюционный переворот, начатый самим Робеспьером, который уничтожил плебейских революционеров Ру, Эбера, Шометта и их товарищей.
Буржуазная революция в Китае закончилась.
Решил ли капитализм проблемы Китая или создал новые, еще более катастрофические, решить которые сможет лишь мировая пролетарская коллективистская революция, мы рассмотрим во второй части статьи.
Часть 2.
Реальным содержанием “социалистического строительства” в КНР было первоначальное капиталистическое накопление, строительство капитализма. По словам одного российского экономиста, “по существу, весь 50-летний период [истории КНР – М.И.] был периодом первоначального накопления” (21, с. 53).
Мы, марксисты, менее, чем кто – либо, можем отрицать необходимость и прогрессивность капиталистического развития. Ведь именно оно создает как производительные силы, единственно на основе которых можно будет покончить с ним и создать коммунистическое общество, так и класс, которому предстоит совершить эту грандиозную социальную революцию – класс пролетариев. Что противопоставляет нас сонму апологетов капиталистического прогресса, так это понимание его антагонистической природы.
Капитализм означает лишение трудящихся принадлежащих им прежде средств производства и тем самым – всякой самостоятельности и автономии, превращение их в наемных рабов капитала. Капиталистический прогресс осуществляется за счет фабрично – каторжного труда, страданий и жертв, пота и крови бессчисленного множества пролетариев. Он развязывает все самые низменные и омерзительные страсти, превращает большинство людей либо в алчных волков, либо в тупо – покорных баранов. Далекий от того, чтобы иметь равномерно – бескризисный характер, он периодически порождает грандиозные кризисы и катастрофы, запутывается в своих противоречиях и, чтобы на время выбратья из них, приносит в жертву ставшие избыточными производительные силы, включая ставших избыточными пролетариев. Единственное, что оправдывает капиталистический прогресс – это то, что он сам роет себе могилу.
Поэтому мы не станем восторгаться грандиозным ростом промышленного производства в Китае, объем которого в 1952 – 1997гг. вырос в 232 раза (10, с. 188), но проанализируем противоречивость этого роста. Только так мы сможем предвидеть и понять великие социальные катаклизмы, к которым неотвратимо ведут противоречия этого грандиозного роста.
В процессе первоначального накопления в Китае, как и в других странах Востока, решающую роль сыграло государство.
Первоначальное накопление капитала означало индустриализацию, создание современной крупной промышленности, качественно не отличающейся от промышленности в развитых капиталистических странах, хотя и намного уступающей ей количественно. Создание же современной промышленной инфраструктуры не могло быть делом частных капиталистов, у которых – в большинстве случаев – не было требующихся для этого огромных капиталов и – во всех случаях – желания их сюда вкладывать. В более поздний период, в 1980-е гг. размеры первоначального капитала, требующегося для создания предприятий группы “А”, увеличились сравнительно с серединой 19в. в 425 раз, а для создания металлургических заводов требовалось в 2 тысячи раз более первоначальных инвестиций, чем в эпоху индустриализации Англии и Франции (9, с.224). В 1950-е годы разрыв с серединой 19в., хотя и не достигал еще таких размеров, все равно был уже громадным.
Имевшиеся капиталы частные капиталисты предпочитали направлять в легкую промышленность, где могли надеяться на большие и быстрые прибыли. “Если бы в 1950-е годы в Китае существовала рыночная экономика, развитие тяжелой промышленности было бы невозможно, т.к. капиталы пошли бы в легкую промышленность” (15, с.55).
Поэтому движущей силой строительства капитализма в Китае выступило государство. “Только государству…было под силу создание широкого набора отраслей высокой капиталоемкости, только сильное государство могло на время [!!!] позволить себе отвлечься от соображений прибыльности…” (10, с.190).
“Большой скачок” и “народные коммуны”, далекие оттого, чтобы содействовать переходу к социализму, на деле являлись лишь мерами капиталистической индустриализации, что начинают понимать даже некоторые китайские буржуазные идеологи: “Система народных коммун сформировалась для достижения цели насильственного изъятия сельскохозяйственных излишков на нужды индустриализации страны” (15, сс. 180 – 181).
Парадоксальным образом абсолютно необходимое для развития китайского капитализма преобладание тяжелой промышленности сдерживало урбанизацию и сохраняло аграрное перенаселение. “Примат капиталоемкой и трудосберегающей тяжелой промышленности затормозил отток рабочей силы из сельского хозяйства” (15, сс. 101 – 102). Чтобы удержать под контролем огромную избыточную массу сельского населения, была введена строгая система прописки и прикреплениятрудящихся к месту жительства. Некоторые “третьесистемники” (см, например, 39) именно из – за этой приписки трудящихся к их “производственным единицам” считают, что маоистский Китай был не капиталистической страной, а особым эксплуататорским обществом (39, р. 53).
Но если мы взглянем для сравнения на такую самую “свободно – рыночную страну”, как Англия, то увидим, что в ней в 1662г. был издан закон, дававший право каждому приходу высылать в его родной приход любого не имеющего собственности пришлого рабочего – закон, под действие которого попадало 9/10 населения Англии (кроме ее верхних слоев) (31, сс. 300 – 301). Ограничение свободы передвижения, система прописки сохраняется и в современной России, и в современном Китае. В последнем рабочие из сельской местности должны получить официальное разрешение на право работать в городе, при этом капиталист нередко обязан поручиться за их хорошее поведение, после чего “рабочие привязаны к фабрике столь же надежно, как крепостной к феодальному поместью” (38, р.162).
Как бы там ни было, основы современной капиталистической промышленности были заложены в Китае при Мао Цзедуне. Низкий уровень экономического развитиябыл причиной того, что по степени экономической централизации маоистский Китай уступал не только передовому капитализму США, но и отсталому капитализму СССР. При Мао “Абсолютно большая часть средств производства даже в государственом секторе промышленности оставалась в собственности и распоряжении не центральных правительственных органов, а местных административных структур – провинциальных, городских, уездных” (10, с.229). Низкий уровень реальной экономической концентрации означал, что экономическая централизация могла быть только внешним обручем, который должен был быть снят, чтобы началась свободная игра экономического развития и реальной экономической концентрации. Такой шаг назад – необходимая предпосылка для последующего прыжка вперед – и был осуществлен после победы Дэн Сяопина во второй половине 1970-х годов.
Непосредственные результаты дэнсяопиновских “реформ” сказались в первую очередь в сельском хозяйстве, что и послужило основой для апологий свободной частной инициативы. Однако эти радужные результаты были очень недолгими, и если для рыночного апологета что американский сельскохозяственный капиталист, что китайский огородник принадлежат к излюбленной категории “фермера”, то от этого производительность труда второго еще не достигает в сверхъестественном скачке производительности труда первого.
“За истекшие 18 лет реформ число дворов в деревне превысило 230 млн, а площадь пашни уменьшилась до 95 млн га. На двор в среднем приходится 0, 41 га пашни, состоящей в среднем из 7 – 9 клочков. В настоящее время сельское хозяйство КНР является самым мелким, а земельный фонд – самым изрезанным и раздробленным в мире” (21, сс. 40 – 41). Непрерывное дробление клочков земли на еще более мелкие клочки, с соответствующими заборами и тропинками, привело к тому, что в настоящее время обрабатывается лишь 2/3 от количества пахотной земли, имевшейся 40 лет назад (3, с.215). Мельчайшие хозяйства невосприимчивы к агрономическим новшествам и пребывают по уши в долгах. Чтобы поддержать текущее плодородие земли – убивая ее будущее плодородие, “земля в буквальном смысле слова засыпается химическими удобрениями и ядохимикатами” (21, с. 42). Капиталистическое земледелие убивает землю, – как капиталистическая промышленность убила Желтое море, отравив воду, приобретшую красно – коричневый цвет, и всех ее обитателей (о Желтом море см. 16, с.100).
Происходит социльная дифференциация крестьянства. “В некоторых местах власть предержащие чиновники распоряжаются землей как своей собственной, нарезают себе наиболее плодородные участки. Множится слой безземельных крестьян. Соответственно усиливается социальная напряженность” (21, с.44). “Происходит концетрация земли в руках все меньшего числа семейств” (24, с.110). Огромные масштабы приобрели спекуляции землей (3, с.229). “…тяжелым бременем почти повсеместно на все все крестьянство давят различные поборы – от 40 до 60 видов. Доведенные в отдельных районах до отчаяния, крестьяне от недовольства переходят к неповиновению властям” (10, с.306). Так, во время великого наводнения Янцзы в 1998г., когда местные власти на какое – то время утратили контроль, произошло 130 крестьянских бунтов (3, с.216).
Крайне низкий уровень производительности труда в земледелии означает, что так и не решена по – настоящему проблема голода. “В КНР сотни миллионов людей, особенно в деревне, испытывают скрытое белковое, калорийное, минеральное, витаминное голодание, десятки миллионов, особенно в деревне, страдают от откровенного недоедания” (21, с.83).
Чудовищно низкий уровень проиводительности труда, раздробленность земледелия на карликовые хозяйства, перенаполнение деревни незанятыми руками и голодными ртами – все это характеризуется термином аграрное перенаселение. Оно имеет в Китае чудовищные размеры. По словам Наумова, “если следовать примеру Японии и оставить на одного работника в китайской деревне по 1,6 га пашни, то в КНР достаточно будет 55 – 60 млн семей для ведения сельского хозяйства; остальные 150 – 160 млн (650 – 700 млн человек окажутся излишними” (21, с.173). Согласен с ним и Малевич, на взгляд которого, для прямых нужд сельского хозяйства Китая достаточно 300 млн крестьян, 600 млн – излишни (см. 16, с. 63).
600- 700 миллионов лишних людей (1/10 населения Земли!!!), не барчуков, как Онегин или Обломов, а знаменитых своим трудолюбием китайских крестьян, которым нет места при капиталистической системе, опутавшей землю цепями экономической прибыльности и национальной государственности!
Куда им идти? На китайские промышленные предприятия? Но происходящая в последние годы в Китае “реструктуризация”, закрытие убыточных предприятий и увольнение избыточных рабочих означают, что городская промышленность сама создает своих лишних пролетариев (безработные и полубезработные составляют сегодня 1/8 городского населения Китая – см. 3, с.157), а не является прибежищем для лишних крестьян.
Искать работу за рубежом? Но капитализм повсюду в мире вступил в депрессивную фазу, ему не нужны новые рабочие руки, все буржуазные правительства усиливают ограничения трудовой иммиграции.
Как капитализм, китайский и мировой, может решить эту проблему избыточных, не находящих себе приложения, не нужных капиталу рабочих рук?
Тут нечего гадать, достаточно вспомнить, как он уже решал 2 раза в 20 веке проблему ставших ненужными для капиталистического воспроизводства пролетариев и мелких буржуа – массовым истреблением их в ходе мировых войн (см. работу Интернациональной Коммунистической Партии “Освенцим или Великое Алиби” в №5 “Пролетарской революции”), и нет сомнения, что 600 – 700 миллионов китайских крестьян и полупролетариев разделят участь 10 млн жертв Первой Империалистической и 50 млн жертв Второй Империалистической войн – если только китайский и мировой пролетариат не восстанет и не свергнет власть капитала.
Причины высоких темпов экономического роста в Китае, столь любимых всеми апологетами капиталистического прогресса, заключаются как в чрезвычайно низком исходном уровне, так и в драконовской эксплуатации пролетариата, что проявляется, в частности, посредством высокой нормы накопления (годовая норма накопления – 40%) (15, с.32). Рост этот имел и имеет экстенсивный характер – т.е. осуществляется за счет эксплуатации все большего количества пролетариев при малой производительности их труда. (см., например, 10, с.355).
Сверх того, рост этот волнообразен – массированные капиталовложения вели к ускорению роста и падению эффективности от капиталовложений, вслед за чем правительство сокращало капиталовложения, после чего происходило снижение темпов роста (10, с. 202). В 20 – летний период “реформ” темпы роста были то 13 – 14%, то 3 – 4%, при этом существует тенденция к увеличению амплитуды этих колебаний, что создает угрозу краха (см. 15, с.38). “Высокие и сверхвысокие неуправляемые темпы экономического роста – одна из главных причин хаотического и диспропорционального развития китайской экономики, снижения эффективности и качества роста” (21, с.182).
Уровень концентрации производства все еще весьма низок. В китайской экономике сейчас присутствуют более 260 млн хозяйствующих субъектов, в т.ч. в деревне – более 230 млн!!! (21, с. 20). Как признают российские буржуазные ученые, “Слишком высокая децентрализация и обилие мелких предприятий – одна из главных причин еще низкой эффективности производства” (10, с. 207).
С множеством мелких и мельчайших предприятий соседствуют острова тяжелой промышленности. В 1995г. 0,3% промышленных предприятий (23007) были крупными и средними предприятиями, в т.ч. крупными предприятиями – 6201, сверхкрупными – 215. На них занято 25% рабочих и служащих, им принадлежит 60% производственных фондов, они давали государству более 60% промышленных налогов (10, с.204).
Беда в том, что эти крупные предприятия в большинстве своем относятся к тяжелой промышленности Северо – Восточного Китая (Манчжурии), построенной еще при японской оккупации в 1930- 1940- е годы и в эпоху советско – китайского сотрудничества в 1950-е годы. Естественно, что данные предприятия с их устаревшим и изношенным оборудованием обыкновенно являются убыточными. “Со стремительным вхождением в рынок с 1986г. началось быстрое падение эффективности предприятий, рост их убыточности, задолженности, банкротств по кредитам и неплатежам… Без огромных дотационных вливаний денег в системообразующие отрасли народного хозяйства китайская экономика не выдержала бы испытания даже умеренно проводимой монетаризацией” (21, сс. 36, 38). Одним из последствий таких дотационных вливаний из госбюджета стал рост его дефицита в “период реформ” более чем в 14 раз! (10, с.244).
Только 30% государственных предприятий являются устойчиво рентабельными, зато устойчиво убыточны – 40% (10, с.206). В 1996 – 97гг. резко увеличилось количество зарегистрированных банкротств, количество уволенных с государственных предприятий увеличилось до приблизительно 13 млн человек (24, с.202). С 1997 г. стала убыточной вся государственная промышленность (15, с. 39). В 1997 – 98гг. рост доходов значительно уменьшился, а для значительной части населения они стали сокращаться (3, с.208), причем само собой понятно, что к этой “значительной части населения” принадлежат отнюдь не верха!
Ответом китайской буржуазии и ее руководящей группы на экономический кризис, убыточность предприятий стала политика реструктуризации, закрытия убыточных предприятий, будь они нежизнеспособными карликами или мастодонтами тяжелой промышленности 1950-х годов. “В настояшее время в Китае в высших кругах осознали, что на мелком маломощном распыленном производстве современной экономики не воздвигнешь и на мировом рынке не выстоишь. Отсюда жестские требования к концентрации средств, капитала, к созданию супергигантов в промышленности, к увеличению масштабов хозяйствования в деревне и т.д.” (21, с.191). Объективно следствием такой политики концентрации капитала будет рост эксплуатации пролетариата и усиление его борьбы. Сколь мы можем судить, большая часть рабочих протестов происходит сейчас в обильной депрессивной тяжелой промышленностью Манчжурии.
Прежде чем говорить о китайском пролетариате, нужно сказать о его классовом враге – о правящем классе современного Китая, т.е. о буржуазии.
Как отличительную черту современного Китая И.А. Малевич выделяет “колоссальную социальную стратификацию” (16, с. 16). Верхние 20% населения в Китае владеют 50,2% национального богатства (в США – 44,3%), нижние 20% - 4,3 % национального богатства (в США – 4,6%) (3, с.217), т.е. социальное неравенство в “коммунистическом” Китае сильнее, чем в гордящихся своей капиталистичностью США!
Современная китайская буржуазия состоит из нескольких слоев. Тут есть и потомки старой буржуазии, которая так и не была по – настоящему экспроприирована после 1949г., и которая, как мыуже видели, получила в 1979г. обратно конфискованные было при “культурной революции” вклады и привилегии (24, с.119), и “красные капиталисты”, против которых героически – безуспешно в “культурную революцию” боролись “ультралевые” хунвэйбины, и приехавшие в Китай представители эмигрантской китайской буржуазии – хуацяо, и выскочки – нувориши. Что отличает всех их – так это тесные отношения и переплетенность множеством нитей с государственной властью.
Сращивание капитала и государства, капиталиста и чиновника характеризовало китайский капитализм еще во времена Ли Хунчжана и Чан Кайши. Ситуация не изменилась и сегодня.
По словам И.А. Малевича, “…Китай создает свой средний класс [любителям употреблять это нежное словосочетание, дабы не обращаться к шершавому слову “буржуазия”, не мешало бы знать, что в английском языке, откуда оно заимствовано, словосочетание “средний класс” означает именно буржуазию – в противоположность аристократии и простонародью! – М.И.] своим китайским путем – путем нормативной раздачи стратифицированных привилегий” (16, с. 150). “…в Китае категории новых богачей – это или партийные боссы, или региональные функционеры, или военная элита” (16, с.168). “Нынешний … предприниматель КНР жил и составлял свой капитал, или знает, как его составить, за счет общественной собственности…” (24, сс. 165 – 166).
Одним из отрядов – и далеко не самым слабым – современной китайской буржуазии является … армейская верхушка. “Китайская армия сегодня – это гигантская корпорация, контролирующая движение капитала в размере 5 – 7 млрд дол. США... Гранды армейского бизнеса в Китае – это класс эксплуататоров, более успешных и изощренных, чем где бы то ни было в истории ранее” (16, сс. 119, 120).
В 1997г. вышла книга мелкобуржуазной демократки, воспитывавшейся на Белинском (!!), Хэ Цинлянь “Западня для Китая”. В этой книге о современном капиталистическом Китае было сказано немало горькой правды. “Хэ Цинлянь пишет, что городские “реформы” с самого начала были равнозначны процессу, в ходе которого власть имущие и их прихлебатели расхищали и грабили общественные богатства. Главным объектом и целью такого грабежа была та государственная собственность, которая представляла собой аккумулированный труд и пот народа, не покладавшего рук в течение 40 лет. А главным орудием грабежа была политическая власть” (3, с. 207).
Далее Хэ Цинлянь отмечает, что китайские олигархи ассоциируют себя с КПК или считают себя ее союзниками (там же, с.218), так что открытие на последнем съезде КПК доступа в ее ряды китайским капиталистам, оцениваемым теперь как “передовые элементы”, всего лишь легализовало существующее полоение дел.
“Китай – пишет она - идет в направлении совместного правления в нем власти и мафии” (там же, с. 227) и, как формулирует ее позицию Галенович, “речь идет в конечном счете о капиталистической системе [!!!] или о чудовищном гибриде капиталистической системы наживы и эксплуатации с социалистической безответственностью власть имущих перед лишенным собственности населением” (там же, с.230).
Наряду с китайскими капиталистами, эксплуататором китайских пролетариев является и иностранный капитал, действующий преимущественно в свободных экономических зонах. В этих зонах “сохранялся, и во многом схраняется и сегодня, принцип социалистической [!!?] нищенской оплаты за непомерный многочасовой труд на благо светлого будущего” (16, с.109), на самом деле – ради роскошных прибылей западных инвесторов, получающих в этих зонах “непомерные прибыли” “исключительно за счет жесточайшей эксплуатации китайского работника” (16, с. 110).
Огромная прибыль на каждый вложенный в Китай доллар “есть результат самой жестокой из существующих в мире систем эксплуатации своего народа, которая сильнее феодальной и страшнее системы насильственного труда сталинских лагерей” (16, с.150). Инвестируя в Китай, “страны Запада успешно решают многие свои финансовые проблемы. А Китай расплачивается за это бедностью сельских районов, жестокой эксплуатацией своих людских ресурсов, экологическим ущербом и неравномерным социальным развитием страны” (16, с. 139).
Возмущение Малевича тем более любопытно, что он не является коммунистом или социалистом, но обыкновенным профессором физики с наивно – буржуазными взглядами: одобряя и поддерживая китайские “реформы”, он в то же время искренне возмущается реальным обликом этих реформ, и не имеет ни достаточного лицемерия, чтобы скрыть свои возмущение и ужас, ни достаточно умственной последовательности, чтобы распутать противоречия в своей голове.
Рабочий класс в широком смысле слова составляет в Китае сейчас более 270 млн человек (39, р. 54). Если сравнить это число (даже вычтя из него непромышленных рабочих, и помня о погрешностях в статистических данных) с 1,5 – 2млн промышленных рабочих в Китае в 1920 – е годы, мы увидим рост на 2 порядка – самое яркое свидетельство капиталистического прогресса в Китае в 20 веке.
Сопровождался ли этот капиталистический прогресс, этот граендиозный рост количества пролетариев столь же грандиозным ростом их благосостояния?
Если бы было так, то капитализм не был бы капитализмом. Рост капиталистической экономики и прибылей капиталистов – китайских и иностранных – происходил и происходит за счет безжалостной эксплуатации пролетариата, положение которого немногим изменилось к лучшему сравнительно с 1920-ми годами.
Как и в 1920-е годы, алчные капиталисты предпочитают нанимать более беззащитных и покорных молодых рабочих (особенно – работниц) из деревни, чьи документы конфискуются хозяевами и кто поэтому должен жить в закрытых казармах, работая до изнеможения, чтобы уплатить хозяевам их аванс (38, р.162; 41). Двое рабочих были забиты камнями насмерть охранниками за попытку сбежать из такой казармы – и никто не был наказан. Когда это было – в 1920-е годы? В 1990-е! (38, р.162). На принадлежащей тайваньскому капиталисту обувной фабрике в Гуанчжоу провинившиеся чем – либо рабочие наказываются тем, что должны бегать с железным шаблоном для изготовления обуви на шее вокруг фабрики или стоять на руках вверх ногами более часа у заводской стены (там же). Это благородное развлечение рабовладельца происходит не на рабской плантации и не в поместье русского крепостника!
Немудрено, что даже в статье, опубликованной в журнале официальных китайских просоюзов, говорилось: “В раннекапиталистических обществах были широко распространены подавление основных прав рабочих и контроль за ними. Сегодня подобная практика почти полностью исчезла и существует только в социалистических [!!!!!] cтранах – таких, как наша” (там же)!
В 2001г. зарегистрировано более 1 млн несчастных случаев на производстве (сравнительно с 2000г. – рост на 20%), в т.ч. более 100тыс. – со смертельным исходом (рост на 10, 4%). (41). В Китае добывается 25% мирового угля, но происходит 80% мировых несчастных случаев в шахтах со смертельным исходом. Ежегодно гибнут 5 – 6 тыс. шахтеров, в 2002г., по предварительным подсчетам – 10тыс. – печальный рекорд (41).
С началом “политики реконструкции” в 1997г. по официальной статистике уволено 11,5 млн рабочих, в 1998г. – 8,9 млн, в каждом последующем году – по 5 – 6 млн. До 2010г. государственные предприятия, чтобы стать конкурентоспособными, должны уволить еще 25 – 40 млн человек (41).
Что скрывается за всеми красноречивыми рассуждениями о “конкурентоспособности” и “эффективности”?
Что такое “конкурентоспособное предприятие”? – Это то, которое удерживается в рыночной конкуренции. Что значит “удержаться в рыночной конкуренции”? – Это получать прибыль, достаточную для привлечения капиталов, т.е. прибыль не ниже средней. Откуда берется прибыль? – Из присвоенного капиталистами труда рабочих. Чем больше капиталист должен тратить на заработную плату рабочих, тем меньше остается у него прибыли, и наоборот, чем меньше он может платить рабочим, тем больше его прибыли.
Поэтому увольнение рабочих ради “эффективности” и конкурентоспособности означает, что уменьшенное число рабочих должно за ту же (а иногда – и уменьшенную) зарплату выполнять и работу своих уволенных товарищей, т.е что усиливается капиталистическая эксплуатация.
Массовые увольнения привели в 2001 – 2002гг. к взрывам пролетарской борьбы в традиционных промышленных центрах Северо – Восточного Китая – Дацзыне (где поднялись нефтяники), Ляоюане (металлурги), Фушане (шахтеры). Протестующие против увольнений пролетарии выходили на дикие демонстрации, блокировали, а иногда и захватывали здания местной администрации, перекрывали улицы, шоссе и железные дороги (41). Перед китайской буржуазией вновь возник грозный призрак пролетарской классовой борьбы, борьбы, презирающей буржуазную легальность и ставящей право на жизнь выше права собственности.
В китайском пролетариате зреют гроздья гнева. Хэ Цинлянь обнаруживает “невероятное возмущение в обществе социальной несправедливостью” (3, с.218). Слова “эксплуатируемый”, “класс” и “наемный рабочий” используются рабочими для характеристики своего положения (39, р.54). Очень многие среди уволенных с работы “настроены резко против тех, кто находится у власти, считая, что это – богатые люди, люди, у которых есть деньги”, они надеются, что будет начато “массовое социальное движение, и хотели бы, чтобы им выпал случай излить свое недовольство, сорвать на ком – нибудь свою злобу”” (3, с.161).
В пролетарской песне поется:
“Я вкалывал всю мою жизнь на эту партию.
А теперь, когда я на пенсии, у меня нет ничего.
Они же говорят мне: пусть тебя кормят твои дети.
А детей моих, одного за другим, выбрасывают с работы” (3, сс.218 – 219).
А вот как поется от имени классового врага – государственной буржуазии:
“В 50-х мы народу помогали,
В 60-х мы его критиковали,
В 70-х мы его обманывали,
В 80-х мы друг на друге катались,
В 90-х мы “убиваем” любого встречного и поперечного.
В данном случае слово “убивать” имеет смысл “сдирать шкуру” и в прямом и в переносном смысле” (3, с.219).
Китайская буржуазия, все ее фракции и группы, всеми средствами – от изощренного обмана до беспощадного террор – пытается и будет пытаться не дать пролетарскому брожению превратиться в социальную революцию. По словам директора Тамканского университета (на Тайване) А. Писарева, “недовольство народа власти намерены гасить идеей патриотизма и важности сильного государства” (цит. по 3а). Официальная идеология из псевдокоммунистической становится государственно – патриотической, “борьба с мировым империализмом” времен Мао Цзедуна (который сам на деле повернул курс, пойдя в 1971г. на сближение с США) ушла в безвозвратное прошлое, и Пекин находится в трогательной дружбе с Москвой, которая, как и любая дружба грабителей и насильников, основывается на общности интересов: китайское правительство не видит ничего плохого в том, что российское правительство давит чеченцев, а российское в благодарность не возражает против подавления его китайским коллегой уйгуров и тибетцев.
“Все чаще других звучит слово “стабильность”. Примечательно, что оно исходит не только от власть предержащих, но и от оппонентов” (10. С.502), примером коих является живущий в США “видный китайский ученый” некто Ли Цзэхоу, написавший книгу “Прощай, революция”, где он поддерживает идеи “китайского неоконсерватизма” (там же).
Впрочем, китайская буржуазия в глубине души сознает, что революция, много раз похороненная, вставала из могилы, сбросив все чугунные плиты, какими хотели придавить ее навеки, и являлась нежданным страшным гостем. На случай, если все попытки “сохранить стабильность” окажутся тщетны, и кипящая лава прорвется сквозь все преграды, заботливо приготовляются 2 ложных пути, на которые буржуазия попытается отвести пролетарское движение, чтобы оно не обрушилось на подлинного виновника всех бедствий пролетариата – на капиталистический строй. Один из этих путей- религиозно – мистический, другой – демократически – диссидентский.
Религиозно – мистический путь представлен необуддистской сектой “Фалуньгун” (подробно о ней см. в 3, сс. 232 – 277). Она возникла в первой половине 1990-х годов, а осенью 1999г. была запрещена властями, увидевшими в ней, из – за ее стремительных успехов, опасного конкурента.
Религия есть результат бессилия человека перед неподвластными ему силами природы (в основном в доклассовую эпоху) и общества (в основном в классовую, эксплуататорскую эпоху). Беззащитность рядового китайского труженика перед властью и рынком резко выросла за 20 – летие рыночных реформ, что и повлекло за собой “религиозный ренессанс”. Одной из главных причин этого “религиозного ренессанса” послужил… массовый переход на платную медицину, осуществленный по приказу МВФ.
МВФ сказал “надо”, партия (т.е. КПК) ответила “есть”, в итоге простейшее обследование в больнице у терапевта с измерением температуры и давления и анализом крови стоит до 120 долларов США, что составляет половину годового дохода средней китайской семьи и 2/3 годового дохода сельской семьи (16, с.37). В итоге “те, кто не может платить за лечение, в отчаянии обращаются к церкви” (10, с.527), - вполне по – материалистически объясняют “подъем религиозной духовности” кандидат философских наук А. Ломанов и … православный поп Д. Поздняев.
Мы – не просветители, видящие в религии внеисторическое зло, но материалисты, для которых не существует ни внеисторического зла, ни внеисторического добра. В средние века освободительное движение угнетенных с неизбежностью облекалось в религиозные одежды, эта ситуация сохранялась еще при раннем капитализме (Английская революция 17 века), но в современную эпоху любая организованная религия, любая церковь может служить только подчинению пролетариата буржуазия – и не только “Фалуньгун”, но и “теология освобождения”.
Другим движением, служащим буржуазия, является демократическое диссидентство, стремящееся трансформировать пролетарскую борьбу в “борьбу за демократию и права человека”. Наиболее видный и известный представитель такого движения в Китае – это Вэй Цзиншэн, отсидевший 18 лет, с 1979 по 1997гг. в жутких условиях в китайских тюрьмах (о нем см. 3, сс. 7 – 65). При всем своем бесспорном великом мужестве, пролетарской классовой гордости (до ареста он работал электромонтером и считает себя рабочим (3, с.12), при субъективной ненависти к классу “бюрократической буржуазии (3, с.50), объективно он служит этому ненавидимому им классу, как это делали и советские диссиденты, далеко не все из которых были разрекламированными проститутками вроде Сахарова, но все объективно работали на ненавидимую ими номенклатуру – тем, что боролись за реформу существующей системы, а не за революцию против нее.
“С точки зрения Вэй Цзиншэна, наилучший путь к переменам в Китае лежит через экономические санкции и международное политическое давление. Он опасается, что в противном случае “массы безработных, которые мигрируют в города, в конечном счете взбунтуются и поднимутся на революцию” (3, с.62).
Итак, китайские буржуазные демократы опасаются революции, а не надеются на нее и уж тем более не работают на нее! Какая разница с эпохой молодого, прогрессивного и революционного капитализма, когда буржуазные демократы отстаивали революцию как единственный путь покончить с деспотами и тиранами и установить демократию, власть народа! Китайским пролетариям нечего рассчитывать на союз с буржуазными демократами, тот факт, что смена правящим классом его “тоталитарной” личины на “демократическую” не улучшит участь угнетенных, китайские трудящиеся могут знать, посмотрев на Россию или Индонезию.
Так же не улучшат участь угнетенных националистические или сепаратистские движения. Но разломы в грядущую эпоху катаклизмов могут пойти по национальным и региональным линиям, пролетарии должны знать это, чтобы предотвратить, чтобы не дать своим эксплуататорам перевести пролетарскую борьбу и пролетарскую ненависть в националистическое русло, как смогли сделать эксплуататоры в СССР и Югославии.
Капиталистический прогресс “20 – летия реформ” затронул в основном Восточный, прибрежный Китай. Восточный Китай занимает 13,5% территории, но в нем проживает 41% населения и он дает 57,7% ВВП (10, сс. 232, 235). Региональное деление пересекается с национальным, т.к. наиболее крупные национальные меньшинства (уйгуры, тибетцы, монголы) живут в отсталом материковом Западном и Северном Китае.
Национальные меньшинства составляют 8,9% населения Китая (10, с.471), это почти 100млн человек (10, с. 235). В отличие от того, что было в СССР, где практически все крупные и жизнеспособные национальности получили вполне реальную автономию и сложились в капиталистические нации, чьи правящие классы еще в “советскую” эпоху находились к русскому правящему классу в вассальных, но не в рабских отношениях, в КНР старое неравноправие национальных меньшинств не было уничтожено. Более того, фактическая широкая автономия, которой пользовались Синьцзян и другие районы национальных меньшинств при слабой и непрочной власти в Пекине, исчезла, когда в Пекине воцарилась прочная и устойчивая власть КПК. В 1949 – 57гг. был установлен контроль практически за всеми сторонами жизни неханьских народностей (исключение – Тибет) (10, с.465). Никуда не исчез бытовой шовинизм, поддерживаемый государственной властью и господствующий в том числе в рядах “коммунистической” партии. Родители Вэй Цзиншэна, искренние и бескорыстные низовые партаппаратчики, страшно возмутились, узнав, что их сын собирается жениться – подумать страшно! – на тибетке! Они считали, что “все тибетцы – это люди, лишенные морали, не умеющие себя вести, почти что недолюди” (3, с.36).
Но развитие капитализма, развитие всеобщей конкурентной борьбы с неизбежностью создает национальные движения и нации. Сквозь цензурные преграды время от времени появляются сведения, о “национал – освободительной” вооруженной борьбе уйгуров в Синьцзяне, жестоко подавляемой пекинскими властями. Больше известно о национальном движении в Тибете.
Пролетариат господствующей ханьской национальности, чтобы установить искренний и прочный союз с пролетариями и полупролетариями угнетенных наций и национальностей, должен непримиримо выступать против неравенства, дискриминации и угнетения, которым подвергаются эти нации и национальности – от уйгуров и тибетцев до самых маленьких национальностей Южного и Юго – Западного Китая. Чего пролетариат не может и не должен делать – так это солидаризоваться с требованиями и программой уйгурских, тибетских и прочих национальных буржуазных движений (это не исключает гипотетическую возможность перехода на сторону пролетарской революции лучших из уйгурских и др. мелкобуржуазных национал – революционеров). Пролетарской революции предстоит смести все границы, а не создавать новые. Если после пролетарской революции в Китая мировая буржуазия попытается отгородить от коллективистской заразы уйгурским буржуазным государством пролетариев Средней Азии и России, а тибетским буржуазным государством – пролетариев Индии, то задача Пролетарской армии Китая будет состоять в том, чтобы пройти до Ла – Манша, сметая все национальные границы и поднимая пролетариев всех стран на священную войну против капитала.
***
“Медленно, но неотвратимо в Китае назревает новый всеобщий кризис” (3, с. 148).
Многими своими чертами современный Китай напоминает царскую Россию, а современный китайский пролетариат – российский пролетариат 100 – летней давности.
Это бурно растущий молодой класс, подвергающийся безжалостной эксплуатации. Он лишен консерватизма и веры в вечность и незыблемость существующего миропорядка, т.к. увидел в своей не столь уж долгой жизни множество переворотов. (Крестьянин из глухой деревни, попавший на суперсовременный завод, психологичеси куда больше готов к мировому перевороту, который создаст новое небо и новую землю, чем потомственный рабочий, дед и отец которого, как и он сам, всю жизнь проработали на одном предприятии. Самая большая революционность у западноевропейского пролетариата была в 1831 – 1871гг., в период, когда рабочие – это вчерашние ремесленники, рабочие в первом поколении).
Китайский пролетариат все еще тесно связан с деревней, с крестьянством. Мигранты из деревень составляют 120 млн человек (3, с.207). В 1994г. 130,5 млн человек работали на т.н. “поселковых предприятиях” в деревне (15, с.240), заработная плата на которых составляет всего лишь 30% от заработной платы в городах (3, с.158). Это дает возможность соединить пролетарскую революцию с крестьянской войной против чиновника и кулака.
Подвергающийся жестокой эксплуатации, живущий в переполненных казармах, китайский пролетариат не утратил еще старые общинные, коммунитарные традиции, на которые будут накладываться традиции пролетарской классовой борьбы.
Наконец - и это, может быть, самое важное - китайская буржуазия осуществляет свою власть в примитивно – топорных самодержавных формах, не создала еще такие неоценимые инструменты контроля за пролетариатом, как реформистские партии и профсоюзы.
Грядущая китайская пролетарская революция, во многом походя на Октябрьскую революцию, неминуемо пойдет дальше ее. Если Октябрьская революция не могла выйти за пределы капитализма, то китайская пролетарская революция, напротив, не может не выйти за эти пределы. Для решения проблем современного Китая (хотя бы проблемы 600 – 700 млн избыточного сельского населения) требуется сломать капиталистическую систему с господствующими в ней принципами экономической рентабельности и национальной государственности. Чтобы осуществить этот слом, китайская пролетарская революция должна превратиться в мировую.
Мы – фаталисты по отношению к известному прошлому, но не к неизвестному будущему. Однозначно можно предсказать, что Китаю в обозримое время предстоят великие кризисы, катастрофы и катаклизмы, но исход их будет зависеть от борьбы классов и партий. При этом только пролетариат является классом, способным реорганизовать на новых началах все человечество, включая и его китайскую часть. Если пролетариат не появится в этй эпоху катастроф как класс, способный установить свою диктатуру, то потрясения и катаклизмы в Китае повлекут за собой явления, по сравнению с которыми даже ужасы, сопровождавшие распад СССР и Югославии, будут выглядеть почти что кроткой идиллией.
Мы ничего не знаем о современном состоянии сознательно – коммунистического движения в Китае, о существовании там марксистских кружков и групп. Но общие законы общественного развития не знают исключений, и подобные кружки и группы не могут не существовать даже под дамокловым мечом полицейского террора. Передовым представителям китайского пролетариата предстоит извлекать уроки из прошлого, вести борьбу в настоящем и готовиться к будущему. На этом пути их ждут огромные трудности, испытания и огромные жертвы. Но дело прочно, когда под ним струится кровь. Китайский пролетариат еще выдвинет своих пролетарских пэн баев, своих халтуриных и бабушкиных, лениных и троцких.
Революционное движение пролетариата в 19 веке началось на западе европейского континента – в Англии и Франции. Затем его центр тяжести переместился на восток – в Россию. В период воцарившейся затем на десятилетия реакции крот революции зарылся глубоко под землю. Может быть, он появится из – под нее еще дальше на востоке – Китае, и мировая коллективистская пролетарская революция начнет свой победный марш с китайской территории, пока, после грандиозной всемирной борьбы, не дойдет до самого крайнего востока и самого дальнего запада, пока не охватит самый центр мировой капиталистической системы – территорию США, что и будет означать конец этой чудовищной общественной системы и начало подлинно человеческой истории?
Марлен Инсаров.
Январь – февраль 2003г.
Цитированная литература.
3а. Б.М. Гунько. Китай: под красным флагом вперед к …капитализму.// “Мысль”, №17 (220), 2002.
(статья получена по эл. почте 18.02.2003)